Двадцать седьмая песнь «Чистилища» – одна из граничных песней «Комедии». Гора очищения пройдена до самого верха и впереди – вход в Земной рай.

Впрочем, границ у Данте больше, чем можно пересчитать. Как нам уже приходилось писать, его повествование сплошь дискретно, оно движется со ступени на ступень, с уступа на уступ, из замкнутого круга – в замкнутый круг (по вертикали вниз – в Аду и вверх – в Чистилище и в Рае), через разрывы пространства. Пространство построено иерархически, интенсивность на каждой следующей ступени возрастает. Переход на новую ступень бывает чрезвычайно затруднен, часто это тяжелое испытание для Данте-героя поэмы и Данте-повествователя. Испытание Двадцать седьмой песни – конечно, не первое: Вергилий напоминает Данте об одном из самых драматических переходов границы, который им пришлось совершить: о полете на плечах чудища Гериона, спуске кругами в нижний Ад, в Злые Щели. Только в «Раю» переход из неба в небо Данте замечает уже постфактум. Может быть, потому что в Рае ступенчатость каким-то образом преодолевается или перекрывается. Рай – пространство особых свойств, и его иерархичность – особых свойств: те, кто обитают «ниже» других, не желают себе никакого другого места, как объясняет Данте его первая же собеседница в небе Луны, Пиккарда: иначе это был бы для них не Рай. Любое место в Рае – Рай.

Chiaro mi fu allor come ogne dove
in cielo è paradiso
И мне стало ясно, что любое место

В небе – Рай
PAR. III, 88-89

Целокупность неба по меньшей мере не менее существенна, чем его иерархическое устройство.

Но пока мы в Чистилище, на пути к этой целокупности, в мире скачков и трудного преодоления границ. Я не случайно написала: «и для Данте-повествователя». Скачок в новое пространство каждый раз требует от него новых поэтических сил и новых поэтических возможностей. Поэтому перед решительным скачком, перед входом в новое пространство повествования Данте вновь обращается за помощью к Музам, к Аполлону, одним словом – к источнику вдохновения. В нашей песни такой инвокации нет: здесь перед нами другой момент – скорее, завершающий предыдущую ступень, а не открывающий новую. Здесь знаком готовящегося перехода можно считать не обращение к Музам, а вещий сон Данте.

И все-таки та граница, которую Данте придется перейти в Двадцать седьмой песни «Чистилища»,– вероятно, самое страшное испытание во всей «Комедии». Впервые ему предлагается испытать на себе (грубо, но точно говоря: на собственной шкуре) искупительные муки, которым прежде он был только свидетелем. Он и его спутники, Вергилий и Стаций, должны пройти через «непомерное пламя», отделяющее гору Чистилища от Земного рая.

– Другого пути нет!– говорит им ангел улыбаясь.

И напомним: Данте, в отличие от своих спутников, не в эфирном теле; он должен пройти эту стену пламени в своей земной плоти. Вергилий обещает, что он это выдержит. Но Данте не верит.

За все предыдущие шестьдесят песней такого с ним не случалось. Школа мучительного спасения- очищения, которую проходил Данте, состояла в другом: это были мучения свидетеля, «война с путем и состраданием» (INF. II, 4-5), к которой он готовился с самого начала. Теперь его целиком включают в игру. Не надейся: дальше тебе ничего не покажут, прежде чем тебя не укусит этот огонь. Теперь это уже не хождение по мукам, а прямая причастность муке.

Второй раз Данте окажется прямым участником действия в следующих песнях, уже в невещественном огне: перед суровым судом Беатриче, которая гневно изложит ему всё, в чем он виноват, и такой виной, за которой должна была бы последовать гибель. И вновь: другого пути дальше нет – кроме как через полное признание своей непростительной вины, измены, и через плач раскаяния. Раскаяние, видимо, тоже имеет огненную природу: оно растопляет лед в сердце Данте. Но это будет дальше.
...